Подгоняемые ветром тучи скрылись за цепью гор, вслед заспешило солнце. Над промороженной тайгой, рассечённой белой лентой реки, изредка скрипуче гнусавил в заиндевевшие бакенбарды ворон. Когда я добрался до стана, в распадке уже хозяйничали сумерки.

Сняв и очистив от снега лыжи, я принялся, мурлыча нескладные, сочинённые ещё в Якутии, куплеты, колоть дрова. Нарождающаяся ночь, тем временем, осмелела, укрывая всё окрест густеющим покрывалом. Обрывки туч, застрявшие у горизонта, ещё некоторое время отражали прощальное сияние светила, но и они вскоре потускнели, погасли. Тайга и небо слились. Неясные силуэты деревьев проступали лишь вблизи, принимая самые фантастические очертания.

Расколов три сучкастые чурки и набрав в промоине ключа воды, забрался в палатку. Зажёг свечу, набил чрево буржуйки поленьями и запалил их смолистой щепой. Бока печурки вскорости порозовели и стали щедро возвращать тепло солнца, накопленное кедром за добрую сотню лет. Теперь можно снять куртку. Поставив чайник, с наслаждением растянулся на ватном спальнике.

Ничто не предвещало того кошмара, который предстояло мне пережить этой ночью...

Я готовился ко сну, как вдруг резкий порыв ветра наполнил моё убежище таким густым и едким дымом, что пришлось откинуть полог. В этот момент недалеко от палатки раздался жуткий волчий вой. Душераздирающее "ыууу-ыу" понеслось по распадку, нагоняя ужас на всё живое. По спине пробежал противный холодок, руки сами нащупали и вынули лежащее между спальником и брезентовой стенкой палатки ружьё и привычно вогнали патрон с картечью. Остальные патроны и нож легли рядом.

Чтобы отпугнуть зверей — волки зимой поодиночке не ходят — высунул наружу ствол и полоснул ночь резким, как удар бича, выстрелом. Вой прекратился, но ненадолго. Вскоре он раздался, как мне показалось, ещё ближе.

Я понимал, что нужно немедленно что-то предпринять, однако, оцепенело сидел, стиснув ружьё, боясь даже пошевелиться. Гадкий страх парализовал меня. Когда наклонялся подложить дров, берданку не выпускал. Воображение рисовало жуткую картину: оголодавшая стая окружила палатку и готова ворваться, чтобы растерзать меня.

Время, словно заключив союз с серыми, тянулось невыносимо медленно. Мороз крепчал, а дров оставалось совсем немного — я не рассчитывал топить всю ночь. Приходилось экономить каждое полено. И всё же к трём часам положил в топку последнее. Когда оно прогорело, палатка стала быстро остывать. Страх и леденящий холод сковывали меня всё сильней.

Чтобы окончательно не замёрзнуть, нужно было забраться в спальник, но я понимал, что в нём буду скован в движениях и не смогу обороняться. Что же придумать?

Мысленно перебрал все вещи: можно ли ещё чем подкормить огонь? Но ничего не находил. А дрова были совсем рядом! Рядом и в то же время невероятно далеко — выйти и пройти пять метров до груды поленьев меня не могла заставить никакая сила. Брезентовое убежище представлялось в эту ночь надёжным бастионом, покинув который стану беззащитным.

В печурке дотлевали последние угольки. В конце концов, мороз победил страх, и я, с трудом распрямив затёкшие ноги, обутый, с ножом в руках, забрался в спальник, где и провёл остаток ночи в тревожном забытьи. Сквозь дрёму вздрагивал от каждого шороха.

По мере того, как мрак сменялся робким рассветом, во мне росла злоба на волчье племя. Зарождающийся день, изгоняя вместе с тьмой страх, с каждой минутой вливал в моё сердце решимость отомстить за ночное унижение и уязвлённое самолюбие.

Взяв бердану, воткнул нож за голенище и готовый к схватке, откинул край брезента. Солнце уже проклюнулось в проём между сопок, и припудренный порошей снег искрился мириадами звёздочек. Держа ружьё наизготовку, крадучись, прошёл мимо груды дров к месту, откуда волк выл в последний раз. Я должен был непременно убить его. Мысль о том, что волк не один, что там, быть может, целая стая, уже не могла остановить меня…

Странно… на снегу ни единого следа. Дойдя до подножья сопки, огляделся, пытаясь понять, куда серые могли так быстро и незаметно разбежаться… И в этот миг, прямо надо мной раздалось противное, осточертевшее за ночь, завывание. Я вскинул ствол, но… стрелять было не в кого! Повторяющийся через разные промежутки времени вой издавала старая ель, раскачиваемая ветром. Я захохотал, как сумасшедший. Надо же так опростоволоситься! …

Когда вернулся с очередного обхода путика, «вой» прекратился, и больше я его никогда не слышал.

___________________________________

Это реальный, не выдуманный случай из моей охотничьей жизни.
1977 год. Хабаровский край, хребет Сихотэ-Алинь, ключ Бешеный

ОТЗЫВЫ ЧИТАТЕЛЕЙ: "Скрипуче гнусавил в заиндевевшие бакенбарды ворон". Каково, а?! Всегда с восхищением читаю произведения Камиля. Спасибо, что ты есть и радуешь своими прекрасными текстами!" (Леонид Иванов)

"По жанру это, конечно же, новелла, но - интенсивно насыщенная видами и деталями страха, страха от ночной волчьей тайги, страха,прочувствованного до промёрзшего насквозь позвоночника, слов страха, что поднимают монолог героя аж до уровня хемингуэевского "Старика"! И замени автор в общем-то банальный заголовок - "Бессонная ночь" -- на более острый, скажем, на "Абсолютный страх" -- и мы получим произведение, в котором образ человека, почти на 100 процентов зависящего от дикой ночной природы, станет ещё более выпуклым, а у новеллы уровень сюжетности и психологичности будет завидно высоким..." (Владимир Королёв, Смоленск)

"Простота, которая перерастает себя... Рассказ всего из 57 предложений. Каждое слово к месту. Каждое необходимо. Этого добивался Чехов, об этом говорил Пушкин, Бунин… Здесь, с самого начала, каждая деталь создаёт неповторимую атмосферу зимней ночной тайги и одинокого путника. Подгоняемые ветром тучи скрылись за цепью гор, вслед заспешило солнце. Над промороженной тайгой, рассечённой белой лентой реки, изредка скрипуче гнусавил в заиндевевшие бакенбарды ворон. Когда я добрался до стана, в распадке уже хозяйничали сумерки". А этот вой ели... Поразительно! Наверное, надо быть путешественником, чтобы так тонко подмечать, реагировать на все проявления природы. Порадовали, Камиль". (Екатерина Пионт)