К юбилею Камиля Зиганшина

В ранней юности судьба забросила его на китобойное судно – матросом. Тихий океан только называется «тихим», на самом деле он может преподнести такие сюрпризы, что запомнятся матросам на всю жизнь. В первый же день, встав на рейде вдали от берега, капитан судна собрал на палубе экипаж, произнес по традиции напутственную речь и завершил ее символичными словами: «Да будет нам сопутствовать в нынешней путине "роза ветров"».

Молодой матрос, впервые вышедший на путину в открытые воды, еще не знал, что в давние времена, когда шустрые парусники бороздили моря и океаны, этот красивый термин бытовал у просоленных брызгами вод матросов – «роза ветров». Сегодня подзабылось это звучное сочетание слов. А оно означает для моряка многое – то есть попутный ветер дует в паруса. Он всегда надежный помощник, облегчающий путь кораблю. В своем естестве и в прямом предназначении он – этот попутный ветер – существует только в море. На жизненных дорогах мы употребляем это красивое сочетание в тех случаях, когда человеку сопутствуют успех и удача.

К сожалению, в жизни не каждому дается сорвать такую розу.

* * *

В республике Камиля Зиганшина знают больше как хорошего писателя, создавшего несколько добротных и увлекательных книг, нежели как предпринимателя, бизнесмена. Хотя в этом нелегком и суетливом деле он довольно преуспевающий человек.

Камиль родился в Кандрах Туймазинского района. Это – знаменитые нефтяные и хлебные края Башкортостана. Но офицерская судьба его отца увела семью далеко-далеко, аж к берегам Тихого океана. Так что детство и юность его проходили в военных городках дальневосточных земель Приморского и Хабаровского краев.

Хотя Кандры его родина, но всей душой он с давних лет привязался к небольшой деревеньке Салихово, что в Чишминском районе, откуда родом его мама – Кадрия-ханум.

…На деревенском кладбище тихо, умиротворенно. Даже залетные птички скользят здесь среди ветвей кустарников бесшумно, осторожно, как бы боясь спугнуть вековое спокойствие кладбищенской тишины. Здесь похоронены предки Камиля Фарухшиновича. Здесь недавно упокоился его отец – гвардии полковник Советской армии, никогда не бывший в отставке. Тут же рядом – надгробный памятник брата, который трагически погиб под Комсомольском-на-Амуре. Вот совсем новое надгробие. Здесь похоронен сын Камиля, тоже трагически погибший девятилетним мальчиком.

Мы сидим с Камилем Фарухшиновичем подле родового захоронения. Молчим. О чем говорить на кладбище, где тебя слышат твои предки? Разве что о бренности жизни на земле? О предназначении человека? О судьбах людских?

Камиль, кивком головы указав на одно из надгробий со старыми письменами, тихо говорит:

– Здесь похоронен мой дед Рауль-Ислам бабай, которого я неимоверно любил. В деревне его до сей поры добрым словом вспоминают. Работящ был, совестлив... Даже когда состарился, шли к нему сельчане за советом, за поддержкой. Если кто новую избу начинал ставить, так без деда моего никогда не обходилось. «У меня, старика, и сил-то вроде бы нет никаких, чтоб на уме – субботники ходить. Душа тянет помочь людям», – говорил он. Дед брал свой плотницкий топор в руки и орудовал на стройке почище молодого. В Салихово, считай, чуть ли не полдеревни изб поставлено при его непосредственном участии. Сознание того, что он постоянно был нужен людям, укрепляло его силы...

Вдруг, как бы совершенно нечаянно, всплывает другая параллель: в памяти оживает образ старого удегейца Луксы – охотника, с которым в молодости Зиганшин промышлял в уссурийской тайге соболя, песца и куницу. Позднее о нем он напишет много добрых слов в своей повести «Щедрый Буге». В жизни, особенно на крутых ее поворотах, в трудные минуты Камиль постоянно вспоминал напутствия старого удегейца: «В тайге надо быть тихим и осторожным, чтоб зверю не мешать и не гневить богов. В миру, среди людей, будь учтивым и в меру строгим: на добро отвечай добром, а злых людей или стороной обходи, или будь с ними посуровей...».

С кладбища едем в деревню, где Камиль с сыном Маратом собственными руками поставили добротный дом. Затопляя баньку, он признается:

– Перо и бумага тянут к себе. Так хотелось бы отойти от предпринимательства и сесть за письменный стол, да все что-то удерживает. Хотя и компания наша прочно стоит на ногах, хотя и по жизни добился, вроде, немалого, однако жизнь бизнеса до того непредсказуема, что, как и писательское дело, требует постоянного внимания и даже уважительного отношения к нему.

Просматриваю центральную газету «Труд» пятилетней давности. В ней – статья о Камиле Зиганшине, озаглавленная его же сокровенной фразой «Работу надо делать на «пять с плюсом» или хотя бы стремиться к этому».

В статье известный журналист Владимир Мазин, тепло освещая писательский талант предпринимателя, вкратце говорит об успехах его предприятия «ШОК». За пятнадцать лет работы на рынке услуг связи этот сплоченный коллектив как надежный партнер сотрудничает с АО «Башинформсвязь» и многими десятками крупнейших предприятий не только в своей республике, но и далеко за ее пределами – в Татарстане, Оренбуржье, Западной Сибири, во многих регионах России. О плодотворной работе компании говорят и благодарственные грамоты. Одну из них предприятие получило на всемирной конференции в Барселоне. Сам же руководитель был удостоен Почетной грамоты Республики, которую вручил ему лично Президент.

Вплотную заняться предпринимательством заставило Камиля Фарухшиновича само время. Ретроспективный взгляд в прошлое рисует такую картину: в жгучую эпоху перемен, неудачно названную перестройкой, когда обвально рушилась экономика страны, в одночасье нищал и без того бедный народ, он задумался о своей судьбе: на плечах пятеро детей – один меньше другого, зарплата небольшая, а книги, какие успел написать, не приносили достатка.

Целеустремленный и решительный по натуре, он оставляет пост ведущего инженера радиосвязи управления «Башнефть» и переходит работать в министерство бытового обслуживания. Но через три года министерство было ликвидировано, и неугомонный Зиганшин оказался, по сути, у разбитого корыта. Конечно, можно было бы вплотную заняться литературой; к сожалению, рынок потребовал книги другого плана, не такие, о каких мечтал писатель. На помощь, как всегда в трудных ситуациях, пришла жена Татьяна.

– Не вешай нос, Камиль, – успокоила она. – Коль эту эпоху назвали перестройкой, давай-ка и мы перестроимся – создадим собственное предприятие. В те первые перестроечные годы частные предприятия появлялись как грибы после благодатного дождя. Одни медленно росли, другие быстро гибли. А Камиль Зиганшин был не только по профессии, но и по призванию связистом, как говорится, до мозга костей. И так как до сей поры вся жизнь его была – не побоимся тавтологии – связана со связью, он определяет главное направление своей деятельности: работать по этой линии – оснащать предприятия новейшим телекоммуникационным оборудованием. Медленно, но верно частное предприятие вставало на ноги, превращалось в солидную, востребованную временем организацию. Название своей компании – «Эхо», он дал, посоветовавшись с женой Татьяной. И действительно, дела компании эхом откликались то там, то тут – не только в пределах Башкортостана, но и по всей России.

В те дни как-то встретившись с Камилем Фарухшиновичем, я экспромтом предложил ему для рекламы такие строчки:

Сегодня без связи
Не вырваться в князи.
Добьешься успеха
Только с компанией «Эхо».

Он улыбнулся, ответил на шутливые строчки:

– Мы так прочно встали на ноги, что уже и в рекламе особенно не нуждаемся. Сама наша работа хорошо рекламирует себя...

Ах, вот и правда говорится в народе: от сумы да тюрьмы не зарекайся. Когда в стране нестабильность, когда повсюду жулик на жулике и жуликом погоняет, человек, особенно предприниматель, не знает, за каким углом его поджидает беда, с какой крыши кирпич на голову упадет. А беда ворвалась в жизнь Камиля Зиганшина нежданно-негаданно именно с той стороны, о которой он и подумать не мог. Его предприятие продолжало расти, требовались новые финансовые вливания. Руководитель безболезненно брал кредиты, принимал крупнейшие заказы. К сожалению, они, как вода меж пальцев, быстро утекали.

В один из трудных моментов в жизни компании московский товарищ, до сих пор помогавший Камилю в поставке оборудования и всевозможных товаров, предлагает ему свою поддержку. Ни мало ни много несколько десятков миллионов долларов. Взамен ничего не требовалось, кроме одного условия: московский товарищ становится совладельцем компании и, естественно, входит в управление директоров.

«Ну и что особого. На земле сотни таких гигантских предприятий, хозяевами которых являются целые коллективы, не напрасно же в любые времена существовали акционерные общества», – подумал Зиганшин по-простецки, позвонил в Москву и дал согласие. Товарищ тянуть не стал и буквально через день-два прилетел в Уфу. Деловая встреча была назначена прямо в аэропорту.

Камиль встретил московского представителя чуть ли не у трапа самолета. Они зашли в буфет на втором этаже, заказали кофе и тихо-мирно стали обсуждать будущее компании «Эхо». Но какая-то осторожная тревога тронула сердце Зиганшина, ведь большой, преобладающий пакет акций позволял москвичам стать не просто совладельцами компании. Припомнились ему слова мудрого удегейца Луксы о том, что на старом кафтане дыры всегда можно залатать, но если кафтана нет, то никакие заплаты не помогут. Перебрав в голове, как в компьютере, все плюсы и минусы, действующий руководитель вдруг заметил, что минусов-то много, а вот плюс всего один: московские миллионы могут, как щука пескаря, легко и даже со вкусом проглотить всю компанию «Эхо» вместе с ним самим, то есть с Камилем Зиганшиным.

И, отставив в сторону кофе, он отказал московскому товарищу в его настоятельном предложении, подготовленные загодя документы остались неподписанными. Довольно прохладно попрощался, вышел на площадь перед аэровокзалом, присел на скамейку в грустной задумчивости. В голове, как надоедливые мухи, кружились думы – одна другой печальнее. «Ну, хорошо, – кафтан есть, сумею как-нибудь обновить его, залатать образовавшиеся дыры. С другой стороны ему протягивают руку помощи. На те деньги, какие предположительно вольются в компанию, можно будет не только починить, но и понашить не один-два, а с добрый десяток новых кафтанов. Все-таки мы в одной телеге, а я в самый последний час отказываюсь от поддержки».

Камиль после мучительных раздумий уступил душевному чувству, забыв суровость законов предпринимателя. Он резко встал и вернулся на второй этаж, где они пили кофе. Подошел к москвичу, обнял его за плечи, коротко сказал:

– Вот документы, я их подписываю.

Гром с ясного неба ударил буквально через несколько дней. Зиганшина, как сейчас говорят, «кинули». Гром грянул, но дождя слез с глаз Камиля не полилось. Он преодолел боль. Хотел судиться. Кстати, даже брат его Наиль – крупный юрист, занимающий высокий пост, изучив детали документов, вынужден был сказать Камилю, что это дело выиграть и вернуть все хотя бы к изначальному положению невозможно, потому что под всеми бумагами стоит его подпись, подкрепленная печатью. Для любого суда это главное. Суд слез и душевных переживаний не признает.

Попробовал и я, на правах члена Президентского совета республики, помочь тонущему и цепляющемуся за соломинку. Обратился к высокому руководству республики, но и там повторили слова брата Камиля, что обман налицо, к сожалению, подлог этот подписан самим Зиганшиным.

Так он вынес сам себе приговор.

Нет, в петлю он не полез, дуло к виску не подставил. Как всегда, рядом с ним была жена Татьяна – умная, добрая, всегда осторожно сметливая. Вместе они обмозговали новое дело. Детально спланировали, расчетливо подсчитали до копейки оставшиеся деньги, кое-где взяли в долг, кое у кого попросили кредит. Продолжая заниматься той же связью, они с женой организуют новую компанию и дают ей символичное название «ШОК». Тот, кто его пережил, уже никогда не погибнет. Кто, хватаясь за соломинку, сумел выбраться из ураганного моря бед, уже не утонет. В крепких, мужественных руках Камиля Зиганшина новая компания быстро набрала скорость и достигла еще больших высот, чем прежняя.

Роза ветров вновь наполнила его паруса.

* * *

Почти с самой юности, можно считать – всю жизнь, общаясь с писателями, я заприметил, что путь в литературу у каждого из них свой. И всегда он необычен, своеобразен. Одни быстро овладевают процессами творчества, но порою с такою же быстротой отгорают или, наткнувшись на трудности, каких у писателя множество, отходят от начатого дела. Есть и другая категория, когда начинающие авторы идут в литературу трудно, спотыкаясь, выслушивая не всегда лицеприятные отзывы на свои опусы. Но, в конце концов, как раз они становятся истинными писателями. Однажды почувствовав в процессе работы всю притягательную прелесть упоительного состояния вдохновенности, они начинают тянуться к нему. Белые листы бумаги влекут их, и писатель уже на практике уясняет, что вдохновение не приходит само по себе, оно вспыхивает молнией только во время самой работы над рукописью.

Творчество увлекает его всецело. После окончания института, после суровых таежных троп, а затем переезда в Уфу Камиль Фарухшинович имел неплохую должность в «Башнефти», но что-то таинственное металось в его душе, он ощущал в себе какую-то необъяснимую страсть и до поры до времени не догадывался, что то была потребность высказать свое видение жизни. Это была писательская страсть. И, вероятно, вовсе не Таня, как утверждает писатель, подсказал ему написать повесть по мотивам своих охотничьих записок, а то подспудное чувство, что называется талантом. А пожелания близких оказались искрой, брошенной в уже подготовленный к огню костер.

В школе Камиль учился неплохо. Вроде бы все предметы были для него близки, одинаково любимы. «Тем не менее, почему-то, – вспоминает он, – по литературе и русскому сильно хромал. Учительница давала мне советы в выборе книг для домашнего чтения. Только она улавливала мое интуитивное стремление к точности фраз, предложений».

Мы познакомились с Камилем Зиганшиным, работавшим тогда в объединении «Башнефть», много лет тому назад. И познакомил нас не кто-либо иной, а его отец – гвардии полковник Фарухша Мухаметшинович. Той зимой я переводил в срочном порядке роман моего друга Вазиха Исхакова «Бахтизин» на русский язык. От суеты и мелких забот уехал в санаторий «Юматово». Там мы и встретились.

– Мой сын тоже пописывает, – сказал полковник.

Мне почему-то показалось, что фразу эту он произнес с некой долей иронии. Я подумал: «Коли пописывает – значит, плохо».

– В нашем деле надо не пописывать, а гореть всей душой, – поддержал поэт Назар Наджми, тоже отдыхавший тогда в санатории.

Оказалось, первую пробу пера своего сына — повесть «Щедрый Буге» – отец отдал для прочтения Асхату Мирзагитову, тогдашнему председателю правления Союза писателей Башкирии, поэтому, вернувшись из санатория, я в первую очередь зашел к нему. По личной практике я знаю, что первые вещи молодых литераторов обычно бывают далеко не совершенными. Но первую пробу Камиля Зиганшина я прочитал, как говорится, одним махом, моментально. И привлекла она меня главным образом не сюжетом, не какой-либо остротой темы, а прекрасным знанием природы, повадок и жизни зверей, животных уссурийской тайги. К тому же повесть была написана хорошим, по-писательски выверенным и четким языком.

В повести «Щедрый Буге» рассказывалось о том, как молодой охотник и опытный промысловик удегеец Лукса провели зимний сезон в тайге. В описаниях уссурийской тайги, повадок животных и птиц была такая жизненная достоверность, что у любого читателя не оставалось сомнения – автор пишет о себе. Оно и действительно было так. После неожиданного увольнения из «Башнефти» Зиганшин оформился в Лазовский госпромхоз Хабаровского края и целый зимний сезон провел в тайге. Прекрасное знание материала позволило ему впоследствии написать первую свою повесть, рукопись которой оказалась у меня в руках.

Через несколько дней мы встретились. Мой лестный отзыв, я заметил, автору был приятен. Но что делать с рукописью? Я знал, что в нашем книжном издательстве ее вряд ли примут, ибо сам материал – уссурийская тайга – был далек от местных издательских интересов. Тогда я написал небольшое сопроводительное письмо и направил повесть в Свердловский журнал «Уральский следопыт», с редактором которого Станиславом Мишавкиным был в хороших приятельских отношениях. Ответа ждать долго не пришлось. Станислав сам позвонил мне, сообщил, что повесть рекомендуемого мной молодого автора всем членам редколлегии пришлась по душе. И через небольшое время она была опубликована в журнале, тираж которого в то время подступал к миллиону экземпляров. Можно сказать, что сразу же после первой публикации имя Камиля Зиганшина стало известно не только в Башкирии, но и во всей стране.

Повесть «Щедрый Буге», хотя и написана как художественное произведение, сугубо документальна по своей фактуре. Автор этой повести после окончания института устроился штатным охотником в один из госпромхозов Хабаровского края. Податься в промысловики побудили его два прозаически простых факта: неотступно тянула к себе уссурийская тайга, горы Сихотэ Алиня, и, во-вторых, пора было каким-то образом вставать на ноги материально. Появилась семья, ее надо было кормить, не все же время сидеть на плечах у родителей. К тому же к этому времени он научился многому, главное – не гнушаться любой работы. Будучи студентом, подрабатывал в кочегарке. Позднее ходил с геологоразведчиками по заповедным местам Дальнего Востока, подряжался матросом на китобойное судно. А во время учебы в институте, во время каникул, со своим другом Юрой Сотниковым совершали сложнейшие путешествия по горам сказочного Сихотэ Алиня.

И вот он вновь в Уссурийском крае. Живет с удегейцем Луксой в палатке. Старый и бывалый охотник обучает молодого премудростям следопыта, добытчика пушнины. Томительно идут дни, недели, а удачи нет. Только на 45-й день в капканы попадают сразу четыре соболя. Стоимость только этих изумительной красоты шкурок уже покрывала все понесенные расходы, связанные с дорогой покупкой охотничьего инвентаря, продуктов, пороха, дроби, одежды. А впереди еще целая зима!

У охотников свободного времени мало: надо, кроме основного дела, заготовить дрова, постоянно топить печурку в палатке, готовить пищу, самим же добывать ее в лесу. Хлопот бесконечное множество. Тем не менее, поздними вечерами при свете тусклой свечки Камиль торопливо записывал в блокнот события прошедшего дня, фиксировал поведение увиденных птиц и зверей, их повадки. А старому охотнику Луксе нравилось, когда молодой напарник расспрашивал его, и он с детальными подробностями рассказывал о жизни тайги, о своем малочисленном народе – удегейцах и его обычаях.

Там, в тайге, делая эти записи, Камиль Зиганшин даже не помышлял о том, что когда-либо из обычного дневника получится добротная повесть. Хотя где-то в глубине души теплилась неопределенная надежда когда-либо попробовать самому написать что-то подобное знаменитой книге «Дерсу Узала» Арсеньева.

Листки этого блокнота успели пожелтеть, даже карандашные записи поблекли, когда Камиль показал их жене Татьяне и брату. Вот тогда-то, прочитав и удивившись зоркой наблюдательности автора этих пока еще неприхотливых заметок, брат посоветовал: «Тебе на этом материале повесть писать надо, таким добром не разбрасываются».

Уже работая ведущим инженером в «Башнефти», он начинает писать. И, как было сказано, первая же повесть оказалась удачной, в русскоязычной литературе Башкирии появилось новое имя. С тех пор вышло еще несколько книг Камиля Зиганшина. Новые его повести и рассказы тоже посвящены причудливой жизни леса, тайги, жизни животных.

Знание природы, повадок зверей так органично вписывалось в литературную канву произведений, что читать их мне, например, доставляло истинное наслаждение. Казалось бы, какую философскую линию можно провести через жизнь волка, рыси или куницы? А вот Зиганшин умеет придать характер своим «персонажам». В то же время, описывая сугубо животный мир, он, как писатель, не забывает о присутствии в природе человека, тем самым придавая своим произведениям жизненность, реальную ауру. Его можно сравнить с художником-пейзажистом. Один, сам по себе, так сказать, «голый» пейзаж, бывает изумительно красив, технически блестяще исполнен, но все-таки в нем ощущается статичность, что не снижает мастерства художника, но обедняет мысленную значимость картины. В пейзаже живописец почти обязан найти некую деталь, ощутимый штрих, которые бы высвечивали мысль, придавали жизненность его полотнам. Присутствие человека должно чувствоваться, даже если он не изображен в картине.

Такой литературный прием Камиль Зиганшин использует очень умело и кстати.

Прочитав повесть «Боцман», я вспомнил слова его отца. На фронте он был связистом, дошел до Праги, то есть провоевал на несколько дней больше, чем те, кто отпраздновал победу 9 мая в поверженном Берлине. Так вот, отец Камиля, полковник Фарухша Зиганшин, на мои пытливые расспросы о героических моментах в его жизни с улыбкой отвечал:

– В том-то и весь парадокс: связист на фронте он как лесной зверь – в каждой его клетке буйствует отчаянный героизм, нескрываемая злость к противнику. Но все это надо держать в себе, скрывать, чтобы тебя не обнаружил противник... В этом и героизм связиста.

По всей вероятности, Камиль неплохо знал фронтовую судьбу своего отца, ибо есть какая-то связующая нить поведения лесной рыси, выслеживающей добычу, и связиста, маскирующего свой путь к боевому успеху. Может быть, автор и не задумывался над этой схожестью, но мне почему-то вспомнились давние разговоры с бывалым фронтовиком.

Дело в другом. Какую же надо нести в сердце любовь к зверью, чтобы создать такое проникновенное, вышибающее слезу произведение, как «Боцман». Казалось бы, повесть написана по всем канонам обычной литературы: есть сюжет, завязка, развязка и вся так называемая атрибутика литературного творчества, вплоть до интуитивно-духовной любви зверей друг к другу. Но тем она и сильна, что автор, по примеру лучших достижений мировой и отечественной классики, обращается к животному миру. Персонажи его – лоси, рыси, медведи, волки. Это чудовищно трудная жизнь дикого живого мира, которую человек не видит и не знает, трогает и впечатляет.

Сколько сходства с человеческим миром, с одной только разницей: звери живут по законам природы, а человек порою и, к сожалению, – по законам зверей.

Произведения Камиля Зиганшина как раз тем и значимы, что учат нас жить по высшим законам справедливости и требуют не забывать о существовании простых земных тварей – рысей и бабочек, волков и стрекоз. Все это в единстве и есть природа, где человек не царь, не хозяин, а такой же, как она сама, березовый листик на ветке вечности.

После двадцатилетних скитаний по тайге в поисках пищи, – а это и есть жизнь рыси, – Боцман ослеп. И своим звериным понятием зверь сообразил, что, если не видишь солнца, даже знания таежных троп не помогут. И он уполз к людям, именно к тому, кто был с ним в дни времен пленения добр и ласков. Этой сценой писатель рисует символическую картину единения человека и животного мира. В конце концов, единения всей природы.

Несмотря на весь трагизм ситуации, читатель все-таки сквозь слезы души ощущает победу добра над злом, хотя и в самых финальных строчках повести зло в лице рыжебородого Жилы торжествует победу: он убил рысь.

К своему пятидесятилетию писатель закончил работу над новой повестью «Скитник». Она выходила в российских журналах и отдельной книгой. Сам замысел написания повести «Скитник» был, казалось бы, совершенно неожиданным. И действительно, как могла зародиться мысль этого повествования, связанного с глубокой стариной?

– Не думал-не гадал, – признается писатель. – А роман-эпопею Мельникова- Печерского о староверах Руси прочел после написания своей повести. И обрадовался, что похожесть в художественных приемах отсутствовала, но дух староверческих общин-скитов был все же одинаков...

А первым толчком к созданию этого значительного в русской литературе произведения была не совсем обычная таежная встреча. Однажды, после длительного перехода, когда он со своим другом Юрой Сотниковым, оставшись без провизии и, главное, без охотничьих запасов, неожиданно сквозь бурелом тайги на берегу речки увидели деревню – небольшую, дворов в двадцать. Кое-где над трубами вился дымок, по улочке то здесь, то там ходили степенные люди.

Камиль устремился к ним. После нескольких дней существования на подножном корме хотелось есть. У ворот добротной избы встретился мужчина лет шестидесяти, как бы спрятавшийся в собственной бороде, только одни пронзительные глаза украшали заросшее лицо.

– Откуда, сынок? – спросил он и, не дождавшись ответа, продолжил. – Да что тут спрашивать – из тайги – запаршивел весь, занемог. Пойдем в дом.

Хозяин первым делом вскипятил чай, поставил на стол деревянные пиалушки со сметаной и медом.

– Поначалу, до еды, попей чаю, – сказал он. – С лесной травкой. Потом уж и картошки с мясом поешь.

Камиль с необыкновенным удовольствием попил чайку, улавливал в заварке знакомые таежные запахи трав и кореньев.

– Что это за деревня? – спросил он бородатого мужика.

– Это не деревня, – степенно ответил тот, – это скит, здесь староверы живут, старообрядцы.

Вот так Камиль Зиганшин не только услышал это слово, но собственной судьбой неожиданно для себя наткнулся на глухое поселение старообрядцев.

Звали хозяина Степаном. Слово за слово он стал рассказывать Камилю о житье-бытье в скиту. Сегодня в деревне остались только престарелые да занедужившие, как он. Остальные заняты сенокосом, а малолетние – сбором ягод.

Камиль о староверах мельком слышал и прежде. Они нелюдимы, поговаривали, что даже пить не подают пришельцу, боясь греха. Детей, мол, своих не отпускают учиться в школах. Радио для них – грех, кино – тем более.

Однако Степан был вовсе не похож на расхожий образ старовера. Тем более после того, как Камиль чуточку заморил голод, Степан прошел в горницу и принес оттуда транзистор:

– Послушаем, чем мир живет, – сверкнул он глазами. В некотором недоумении Камиль сказал:

– А в народе слухи ходят, что старообрядцы так оторваны от житейской суеты, что не приемлют ничего нового.

– Да нет, мы живем так же как весь народ, только греха не приемлем. Богу нашему небесному веруем и наставляем детей своих не чинить на земле греха. И есть еще другое: мы живем по законам природы и в согласии с ней.

Они помолчали, Камиль дохлебал последнюю тарелку щербы, хозяин выключил радиоприемник, отставил его в дальний угол, спросил:

– Сам-то чем промышляешь, гляжу, с ружьем в амуниции, думаю – не простой заблудший охотник.

– Да нет, нынче я и не промысловик, и не просто охотник. Раньше этим занимался. Этим летом хожу по старым тропам, ищу могилу погибшего друга.

– Это святое дело.

– А вы, староверы, в тайге живете и не охотитесь, что ли? – спросил Камиль.

– Нет, просто так для забавы мы зверя не трогаем.

По-видимому, хозяин дома, еще совсем крепкий с виду мужик, давно ни с кем не разговаривал и потому сегодня, оставшись наедине с незнакомым странником, доверительно разбалясничался. Камиль по давнишней привычке вытащил из-за голенища сапога помятую тетрадь, хотел для памяти кое-чего записать, но хозяин осек его:

– Этого не надо делать. Коль по тайге ходишь, то должен память свою иметь, каждую мелочь без карандаша и бумаги при надобности вспомнишь. А как друг-то погиб?

– Это длинная и страшная история, – ответил Камиль.

– Тогда не рассказывай, вижу, как душа твоя скорбит. Тайга сурова – глаз да глаз нужен. Я помню, как однажды остался в половодье на островке. Рядом со мной разместилась семья кабанов. Вода быстро прибывала, и островок стало заливать. Я прыгнул на три связанных бревна, водоворот подхватил меня и вместе с семьей кабанов вынес на сушу.

Потом, блуждая по тайге, долго голодал.

– И что, ни одного кабана не завалил?

Степан, сверкнув острыми глазами, поправил ладонью бороду и ничего не ответил. Беседа была разрушена. До вечера хозяин больше не проронил ни слова. А наутро он показал Камилю дорогу, изрек несколько слов о приметах на дороге и безмолвно проводил нежданного путника до последней избы скита.

Через несколько лет, став уже опытным писателем, Камиль Фарухшинович вспомнит про встречу со Степаном, вспомнит другие скиты, попадавшие ему на таежных тропах, и придет к мысли, что жизнь их в сегодняшних условиях никем еще не показана.

Из лихолетий средневековья Святая Русь, сбрасывая с себя обомшелые ракушки старых грехов и побед, выходила на глазах у просвещенного мира, заметно усиливая свою государственность. Златоглавый Киев терял жезл власти и к началу царствования Ивана Грозного все бразды правления скрипучей и тряской российской колесницей перешли великому князю Московскому – царю Руси. Смазала Святая Русь колесные оси и рванулась в бесконечный путь, сотрясая грохотом войн и созидания окрестные страны и народы. Преобразования в социальной и духовной жизни перепахивали вековые житейские устои, но главное – человеческие сердца. Как раз к середине 17 века, к царствованию Алексея Михайловича – отца Петра Великого, порушились законы предков, поменялись молитвы, из церквей, храмов и обителей были вытравлены последние остатки языческих ритуалов. При его царствовании, с подачи преподобного Никона, русское православие обрело это страшное слово – раскол, понятие суровое, чудовищное для немалой части людей, не принявших никоновских новин.

Русский народ ради становления государства, ради укрепления его могущества не жалел своей крови и пота. Он шел в битвы-сражения, теряя головы свои на полях бесчисленных сеч, но когда церковь, поддержанная государством, вклинилась в душу человеческую, не выдержал характер народа. Наиболее крепкие телом и духом, не пожелавшие терять устои предков, ушли в раскол, стали старообрядцами. Они прокляли имя Никона, а самого царя Алексея Михайловича прозвали наместником сатаны на земле.

Повесть Камиля Зиганшина – русскоязычного писателя из Башкирии – посвящена им, русичам, ушедшим из центральной России за Урал, на Север, в Забайкалье. Примечателен тот факт, что к теме старообрядцев после Мельникова-Печерского, пожалуй, никто из писателей не обращался. Из глуби веков тянется нить повествования. Автор прослеживает тончайшие моменты многотрудного выживания забившихся в глухие таежные леса, отдалившихся от мира за высокие горы людей – потомков давних старообрядцев. Жизнь одного из скитов ярко, красочно, лирически тонко показывает писатель. Есть в повести «Скитник» глава под символичным названием «Свора». Это как бы отдельный рассказ в канве общего повествования. Однако в нем все взаимосвязано, логика умозаключений автора неумолимо каждой новой деталью подкрепляет сюжетное развитие повествования.

В главе рассказывается о том, как в волчьей стае после гибели старого вожака появляется новый, отличающийся от прежнего особой злостью и страстью к власти. Это самый настоящий тиран. Вокруг него сплачиваются «любители легкой наживы», подхалимистые прихлебатели. Их власть становится настоящим бедствием для всей стаи.

Писатель тонко и умело рисует образ вожака. Проглядывается какая-то символика, если сказать точнее, – параллель с жизнью людей. Но, как пишет автор о Смельчаке, «его власть держалась на страхе и силе. Как только он лишился этих опор – она рухнула». Автор прослеживает, каким образом кровожадный вожак постепенно теряет свое превосходство над стаей и в конце концов, отринутый всеми, гибнет. Корней, один из обитателей скита, стоял рядом со своим злейшим врагом, прозванным людьми «Смельчаком». Бывалый таежник, много ночей и дней преследующий зверя, даже не стрелял в него, тот издох сам. Издох от страха, унижения и злобы к человеку и всему живому.

Весьма и весьма поучительно в исторической перспективе звучит заключительная фраза этой главы: «Все как у людей, – задумчиво растягивая слова, проговорил отшельник. – Кто затевает раскол, от него сам же и гибнет».

* * *

Первое ружье Камилю подарили на день рождения родители. Было ему тогда 14 лет. Хорошо помнит, как от буйной мальчишеской радости перехватило дыхание. Он грезил охотой, мечтал стать геологом, путешествовать по нехоженым тропам безлюдных земель. Собственно, это увлечение охотничьим ремеслом привело его к писательству. Многие годы не расставался с ружьем. Но уже в первую зимовку на стойбище, когда увидел в капкане живого красавца-соболя, в душе у него затеплилась первая искра жалости. Он осознал великую несправедливость убийства. Тогда он пожалел соболя и отпустил его на волю. «Я почувствовал, что потеряю всякое уважение к себе, если убью этого зверька. Решение пришло мгновенно, без колебаний», – пишет он.

Охотничья зоркость глаз у него от отца. Фарухша Зиганшин на показательных стрельбищах был всегда первым, неоднократно занимал высшую ступеньку пьедестала среди победителей по стрельбе. В Дальневосточном округе его знали как меткого стрелка, то есть это – дело наследственное. Правда, во время промысловой охоты по зимнему времени вместе с удегейцем Луксой они настолько отстреливали зверя, сколько ставили на него капканы. Особенно, когда брали соболя или норку. Испорченная дробью шкурка ценилась намного ниже, чем цельная, невредимая.

У охотника, тем более промысловика, всегда есть о чем рассказать, поделиться в кругу друзей и товарищей о встречах со зверем на лесных тропах. Мне в жизни сотни раз приходилось встречаться и с медвежатниками, и с теми, кому специально поручалось «уменьшить» количество обнаглевших волков. А уж о рыбаках, у которых синяки не сходили повыше локтя левой руки, и говорить не приходится. Страсть охотника и рыбака неистребима. Камиль же без особого труда и сожаленья расстался с подаренным ему отцовским ружьем. Больше его в руки не брал.

Словно бы во имя искупления прошлых грехов, уже много лет назад Камиль Фарухшинович прекратил охотиться вовсе. А в 1993 году стал соучредителем и одновременно председателем Республиканского фонда по защите диких животных. Учреждает премию «Рыцарь леса», на ежегодное вручение которой собираются в Уфе десятки егерей, лесников и всех тех, кто связан с защитой природы.

Как-то после одной из бесед с ним я написал навеянное его поступком восьмистишие:

Любил я прежде по лесу бродить
И дичь пугать охотничьим ружьишком,
И нервы дикой кровью бередить,
Когда они поостывают слишком.

Теперь с ружьем не побегу я в лес.
Не ждите, звери, от меня потери,
Не потому, что в жилах умер бес,
А потому, что интерес потерян.

При встрече прочитал ему. Он снял очки, улыбнулся и сказал:

– Что касается моей персоны, то это не совсем так: не интерес пропал, а что-то свыше подсказало, что возникла жгучая необходимость защищать диких животных, как и всю природу в целом. Зачастую человек не осознает, что, относясь к природе бездумно и бездуховно, тем самым он рубит сук, на котором сидит. И нельзя доводить матушку-землю обетованную до той грани, за которой неизбежно могут наступить необратимые процессы.

Жизнь вокруг нас прекрасна и удивительна. Но любое живое существо на земле, будь то человек или зверь, может подкараулить трагедия. Этот трагизм чувствуется в таинственном дыхании тайги. В одной из повестей он описывает, как внезапная смерть настигла могучего кабана. Во время буйного урагана в сильного зверя нежданно угодила тяжелая и острая, как пика, оторванная ветром ветвь дерева-сухостоя. «Оказывается, и в тайге происходят несчастные случаи. Только виновника не накажешь – ищи ветра в поле» – заканчивает свою мысль автор.

Налет трагизма, грустные нотки повествования в произведениях К. Зиганшина не случайны. Совсем молодым погибает в горной реке закадычный друг Юра Сотников. С поисковой экспедицией на далекий Север к бурному и холодному Алдану выходил и Камиль, но тело погибшего друг